Юля Фридман
— А потом позвонили газели...
Накануне апрельской капели
Телефоны шалят, выдают голоса за гудки,
Неизвестно откуда внезапные ловят звонки.
Абонент говорит, он не знает, он жив или умер,
Только стало теплее, и снега уже не натопишь,
Он ослеп и оглох, и качает под полом, как в трюме,
Солнце сбилось с пути, в этот вечер огонь на востоке,
"А убитых мы, — говорит, — хоронили в центральном парке,
Ведь теперь от снарядов и рытвины есть, и овраги
Там на месте аллей — и просторно, и мертвым не жарко,
Узнавали своих, составляли реестр на бумаге,
А меня не узнают, и сам я себя не узнаю,
Было имя — прошло, а любимую звали Верушей,
Сорок лет спали рядом, но странное сделалось с нами:
Я зарыл ее в землю, а сам оставался снаружи,
А меня не задело, хотя я стоял в двух шагах,
Дунул ветер с востока, и Вера упала со стула,
Захотела позвать меня, только дрожала щека,
Имя булькало в горле и в легочной мгле потонуло."
Телефон весь дрожит, словно он простудился, продрог —
Я волнуюсь, позвольте, ведь где-нибудь есть документ,
Под обломками мебели имя найдет абонент —
Снова ветер с востока, и в трубке короткий гудок.